Последователи постколониальной теории дистанцируются от понятий капитализм, класс и универсализм. Вместо этого они рассматривают лишь культурные различия и внесли большую смуту среди левых.

Недавно в кёльнском издательстве «Papy Rossa» под редакцией Феликса Вемхойера антологии вышел сборник «Маркс и глобальный Юг». Далее со значительными сокращениями предварительно излагаются сочинения Вивека Чиббера, опубликованные там под заголовком «Капитализм, класс и универсализм – выходы из тупика постколониальной теории».

После долгого и, казалось бы, бесконечного перерыва глобальное сопротивление капитализму вернулось. Прошло более четырёх десятилетий с того момента, как возникли антикапиталистические движения такого размаха. Разумеется, время от времени случались потрясения, короткие эпизоды, временно выбивавшие из колеи неолиберальный проект, но не такие, как мы наблюдали за последние два года в Европе, на Ближнем Востоке, в Северной и Южной Америке. Как далеко зайдут эти движения и насколько сильным будет их влияние, пока предсказать невозможно, однако левые дискурсы уже изменились. Внезапно на повестке дня вновь оказался вопрос капитала и класса, и не в виде абстрактной или теоретической дискуссии, а как насущный политический вопрос.

Возвращение этих движений показывает, что отступление последних трёх десятилетий оказало пагубное воздействие. Доступные рабочим людям политические ресурсы за последние десятилетия ещё никогда не были так малы. Организации левых – профсоюзы и политические партии – ослабли или, хуже того, стали подельниками менеджмента жёсткой экономии. Тем не менее, слабость левых проявляется не только политически или организационно – она доходит до теории. Поражения последних десятилетий сопровождались драматическими разногласиями на интеллектуальном фронте. Правда отступления от радикальной теории или от использования радикальной повестки дня не было, и во многих университетах ещё есть, вероятно, очень много самопровозглашенных прогрессивных или радикальных интеллектуалов, по крайней мере, в Северной Америке. Однако значение радикализма изменилось. Благодаря влиянию постструктуралистского мышления социалистические концепции либо считаются подозрительными, либо попросту отвергаются. Лишь один пример: представления о том, что капитализм обладает реальной структурой, накладывающей реальные ограничения на акторов, что понятие класса коренится в реальных отношениях эксплуатации или что рабочие реально заинтересованы в коллективной организации, – представления, общепризнанные среди левых в течение почти двух столетий, –  считаются безнадёжно устаревшими.

Данная критика материализма и политической экономии шла из всех сегментов постструктуралистской среды, однако особенно чётко выразилась в последнем творении этого течения, ставшем известным как постколониальная теория. Атака на материализм и политическую экономию в последние десятилетия исходит не от франкоязычной философской традиции, а, что интересно, со стороны большого количества теоретиков из Южной Азии и других регионов Юга планеты. Пожалуй, наиболее значительные и влиятельные из них – это Гаятри Чакраворти Спивак, Хоми Баба, Ранаджит Гуа и исследовательская группа Subaltern Studies Group (Группа исследований субалтерна (подчинения)), но сюда относятся также и колумбийский антрополог Артуро Эскобар, перуанский социолог Анибал Кихано, аргентинский теоретик литературы Вальтер Миньола и многие другие. Естественно, наиболее частая мишень их критики – это марксистская теория, однако их гнев направлен и против Просвещения как такового.

Встречающийся там универсализм – то есть претензия на действенность определённых категорий вне зависимости от конкретной культуры и региона – волнует представителей постколониальной теории больше всего. Согласно их анализу марксизм в этом отношении наиболее чётко демонстрирует роковое интеллектуальное наследие Просвещения. Для марксистов действенность определённых категорий: класс, капитализм, эксплуатация и т.п. – находится за пределами культуры. Данные категории, по их мнению, описывают экономические практики не только в христианской Европе, но и в индуистской Индии, и мусульманском Египте.

Сторонники постколониальной теории считают это универсализирующее рвение весьма проблематичным – как теорию и, что не менее важно, как руководство к политическим действиям. Опасение касательно использования универсальных категорий проникло настолько глубоко, что зачастую выражается не как критика недопустимых или ложных обобщений, а как полное их отрицание. Постколониальная теория преподносит себя не как критику радикального Просвещения, а как его альтернативу.

 
Атака на универсализм

В одном из наиболее часто цитируемых текстов постколониальных исследований авторы объясняют причины атаки на универсализирующие категории. Европейское господство над колонизированным миром, по их словам, базировалось отчасти на данном типе понятий. «Принятие универсализма, – сообщается нам, – является фундаментальным признаком конструкции колониальной власти, поскольку «универсальные» признаки человечества присущи тем, кто имеет политическую власть. Универсализм содействует колониальному господству, возводя некоторые довольно специфические моменты европейской культуры до уровня общих особенностей человечества, которые якобы имеют значение на глобальном уровне.

Культуры, не обладающие этими крайне специфическими особенностями, классифицировались как отстающие. Их якобы необходимо научить цивилизации, поскольку сами они не способны собой управлять». По мнению авторов цитируемой здесь книги «миф об универсальности, таким образом, является основополагающей стратегией имперского контроля [...], основываясь на предположении, что «европейский» равнозначно понятию «универсальный».¹

В данной аргументации мы обнаруживаем два суждения, наиболее распространённых среди представителей постколониальной теории. Первое – формальное, метатеоретическое представление, согласно которому доводы универсальности сами по себе являются сомнительными, поскольку отрицают социальную гетерогенность. Потому критика универсализма в таких текстах зачастую направлена против его гомогенизирующего, уравнительного эффекта. Существуют опасения, что универсализм игнорирует различия и тем самым пренебрегают любой практикой или общественными традициями, не совпадающими с тем, что возводится до уровня универсальности. А это пренебрежение является актом угнетения, проявления власти. Второе суждение имеет большое значение, а именно о том, что универсализация определённым образом участвовала в европейском господстве. Это, по словам авторов, является следствием крайнего доминирования западных теорий в интеллектуальном мире. В той мере, в которой они становятся понятийными рамками для исследований или руководством к политической практике, они оформляли эту практику в устойчивый европоцентризм. Восходящие к Просвещению понятийные основы и теории несут отпечаток своего географического происхождения.

Антиуниверсализм стал лозунгом у представителей постколониальной теории из-за приписываемой универсализму причастности к колониальному господству. Ввиду огромного влияния постколониальной теории на академическую культуру антиуниверсализм у многих левых ещё и является частью общего базового понимания, как и отказ от «больших нарративов», связанных с марксизмом и прогрессивным либерализмом. Сегодня, как они считают, события разворачиваются во «фрагменте», по краям, в обычаях и культурных традициях, присущих особой среде и не подводимых под какой-либо обобщённый анализ.

Универсальные устремления капитала

Именно такие понятия, как капитализм или классовый интерес приводятся этими исследователями как примеры всего того, что является сомнительным в марксистской теории. Гьян Пракаш из группы Subaltern Studies Group точно излагает суть данного суждения в одной из своих нападок на просветительское (марксистское) мышление. Он утверждает, что если общественные формации рассматривать через призму капитализма, это неизбежно приведёт к своего рода редукционизму. Все социальные феномены представлялись лишь как отражения экономических отношений. «Поэтому всё сводится к тому, чтобы сделать капитализм основной темой [исторического анализа], гомогенизировать исторические процессы, которые сами по себе гетерогенны» – пишет он.² Эта тенденция делает марксистов слепыми к особенности локальных социальных условий. От них либо ускользали обычаи и традиции, не зависимые от капиталистической динамики, либо они просто полагали, что любая существующая самобытность быстро испарится. Более того, сама идея возможности анализа общественных формаций с точки зрения их экономической динамик: способа производства, – не только ошибочна, но также является европоцентристской и находится на службе у имперского господства. «Как и многие другие европейские идеи XIX в., – отмечает Пракаш, – инсценировку европоцентристского рассказа о способах производства как об «истории» следует идентифицировать как эквивалент территориального империализма в XIX в.».

«Провинциализирующаяся Европа» индийский историк Дипеш Чакрабарти придал структуру данной аргументации.³ «Идея универсализирующего капитализма, – пишет он, – повинна в двух грехах». Во-первых, отрицается история незападных обществ, втиснутая в рамки схемы, полученной на основе европейского опыта. Вместо признания автономии и особенностей регионального опыта марксисты превращают региональную историю во множество вариаций одной темы. Каждая страна классифицируется по степени соответствия идеально-типическому понятию капитализма или отклонения от него. Таким образом, региональные исторические процессы никогда не смогут стать больше, чем «подстрочные примечания» европейского опыта. Телосом всех национальных исторических процессов остаётся та же Европа в качестве конечного пункта. Вторая ошибка, связанная с представлением о капитализме, состоит в элиминации любых непредвиденных обстоятельств из исторического развития. «Их вера в универсализирующую динамику капитализма делает марксистов слепыми к «случаям нарушения непрерывности, переломам и сдвигам в историческом процессе – пишет Чакрабарти. – Освобождённое от помех способности человека к действиям, будущее становится предсказуемым, идущим к определяемому завершению».

В «Провинциализирующейся Европе» Чакрабарти подтверждает, что капитализм примерно за последнее столетие фактически стал глобальным. Признавая факт глобализации, он в то же время оспаривает её равнозначность универсализации. Это позволяет ему и теоретическим последователям его философии признавать очевидный факт, что зависимость от рынка проникла в самые удалённые уголки мира, и вместе с тем и далее отрицать возможность использования категории капитализма для анализа этой зависимости.

Сторонники постколониальной теории совершают небольшую, но ключевую ошибку. Они, правда, соглашаются с Марксом, когда тот определяет капитализм через присущее ему стремление к экспансии. Индийский историк Ранаджит Гуа резюмирует аргументацию Маркса следующим образом: «Эта [универсализирующая] тенденция обусловлена саморасширением капитала. Его функция заключается в создании мирового рынка, порабощении всех предыдущих способов производства и замене всех правовых и институциональных сопутствующих форм таких способов производства и в целом всей системы докапиталистических культур законами, институтами, ценностями и прочими элементами культуры, полезными для буржуазного господства».

Однако Маркс утверждает вовсе не то, что капитал должен фундаментально трансформировать все институты, а то, что применяемыми должны стать те институты, которые «полезны для буржуазного господства». Верно, что это потребует распада больших сегментов докапиталистических правовых и нормативных традиций. Тем не менее, произойдёт это или нет, и насколько далеко должен зайти распад, зависит от того, что требуется капитализму  для продолжения  саморасширения. Вполне возможно, что накопление продолжится  без изменений старого режима.

Капиталисты стремятся к прибыли, поскольку в случае краха компании их обойдут конкуренты на рынке. Куда бы ни шёл капитализм, этот императив будет следовать за ним. Всё, что ему нужно для самовоспроизводства, чтобы экономические субъекты следовали данному императиву, императиву предприятий: стремиться к более крупным рынкам и более высокой прибыли, одерживая победу над соперниками. Если сейчас капиталисты вынуждены не делать ничего, кроме как накапливать, они будут измерять культурные и правовые институты по тому, способствуют ли те достижению данной цели. Если существующие институты тормозят накопление капитала, не уважают частную собственность или защищают рабочих от необходимости искать работу, капитал будет энергично выступать против этих институтов. Капиталисты стремятся к расширению своего бизнеса и максимальной доходности, и пока их бизнес работает гладко, никакие традиции и обычаи их просто не интересуют.

Общие причины сопротивления

Капитализм распространяется во все уголки мира, движимый ненасытной жаждой наживы, и, делая это, подчиняя своей власти всё бóльшую долю населения земного шара, он пишет по-настоящему универсальную историю, историю капитала. Последователи постколониальной теории вынуждены это признать, хоть и считают это ложным по существу. Ещё более их тревожит вторая составляющая материалистического анализа, касающаяся истоков сопротивления. Бесспорно, капитализм в процессе своего расширения встречает сопротивление – рабочих, крестьян, сражающихся за свою землю, коренные группы населения и т.д. Позитивное отношение к этой борьбе можно считать своего рода визитной карточкой сторонников постколониальной теории. В этом пункте они, похоже, согласны с представителями марксистского понимания капиталистической политики, однако сходство данного подхода является лишь поверхностным. В то время как марксисты понимают сопротивление снизу как выражение реальных интересов рабочих, постколониальная теория, как правило, избегает какого-либо упоминания объективных универсальных интересов. С этой точки зрения, истоки борьбы являются локальными, свойственными культуре рабочих, вытекают из конкретной ситуации и истории – и не являются выражением интересов, восходящих к определённым универсальным базовым потребностям.

К аналитике, рассматривающей сопротивление как выражение общих, универсальных движущих сил, они относятся враждебно, поскольку та приписывает акторам сознание, характерное для развитых стран Запада. Объяснять борьбу материальными интересами означает «приписать рабочим буржуазную рациональность, потому что только в такой системе рациональности «экономическая выгода» какого-то действия (или объекта, отношения, института и т.д.) определяет его полезность».⁴ Всё это обращается к постструктуралистской философии и должно предотвратить применение эссенциалистских, ретранслируемых Просвещением категорий. Артуро Эскобар объясняет, что «постструктуралистская теория субъекта [...] заставляет нас отказаться от либеральной концепции субъекта как самоограниченного, автономного, рационального индивида. Субъект формируется во множестве сфер за счёт исторических дискурсов и практик и в них самих».⁵

Таким образом, в то время как марксисты и представители материалистических теорий придерживаются концепции человеческих потребностей, на базе которых формируется сопротивление, сегодняшние последователи структурализма – с постколониальной теорией как наиболее видным представителем – отвергают данную концепцию и предпочитают ту, согласно которой индивиды формируются через дискурсы, культуру, обычаи и т. д. Если есть сопротивление капитализму, то это следует понимать как выражение локальных и специфических понятий потребностей. По словам Чакрабарти, борьба с капиталом активизируется «бесконечными несоразмерностями» локальных культур, следовательно, находится за пределами универсализирующих повествований Просвещения.

Вопрос теперь в том, является ли недопустимым приписывать акторам различных культур и исторических периодов универсальные потребности и интересы. Несомненно, ценности и устремления людей в значительной степени определяются культурой. В этом сторонники постколониальной теории и прогрессии сты единодушны. Но прав ли Эскобар, утверждая, что акторы не только находятся под влиянием дискурсов и обычаев, но и полностью формируются в них? Конечно, мы можем видеть, что многие ценности и идеи – если вообще не их большинство – несут в себе культурный отпечаток; однако необходимо также распознать и ядро этих ценностей и идей, которое является общим для  людей разных культур. Важный пример: нет и не было ещё на Земле такой культуры, в которой бы акторы не заботились о своём физическом благополучии. Забота об удовлетворении некоторых базовых потребностей – в питании, жилье, безопасности и т.д. – была и остаётся частью нормативного «запаса» людей, независимо от времени и места. Не было ещё долговечной культуры, которая бы игнорировала защиту базовых потребностей или отказались от них, поскольку удовлетворение данных потребностей имеет важное значение для воспроизводства культуры.

Прежде всего, забота людей о своём благополучии закрепляет капитализм в каждой культуре, куда он проник. Маркс отмечал, что – как только утвердились капиталистические отношения и акторы подчиняются их требованиям – уже «молчаливое давление экономических отношений» влечёт за собой эксплуатацию рабочих. Это справедливо независимо от культуры и идеологии – когда человек находится в положении рабочего, он будут предлагать свои услуги.

Та же забота о благополучии загоняет рабочих в руки капиталистов, а также заставляет их бороться против условий своей эксплуатации. Беспощадное стремление предпринимателей к прибыли находит своё самое непосредственное выражение в постоянной попытке минимизировать издержки производства. Наиболее очевидное – это, конечно, зарплаты. Более высокая маржа требуют их снижения, что неизбежно приводит к ухудшению уровня жизни рабочих, т.е. к посягательству на их благополучие с различной степенью интенсивности.

Учитывая стремление предпринимателей к контролю над прочими производственно обусловленными издержками: более длительная эксплуатация устаревшего оборудования и связанная с ней повышенная травмоопасность, увеличение темпа и интенсивности работы, удлинение рабочего дня, посягательства на пенсии и т. д., – мы можем увидеть, что накопление капитала систематически сталкивается с интересами рабочих по сохранению своего благосостояния. Трудовые движения часто направлены на обеспечение этих основных условий воспроизводства, а не на реализацию более высокого уровня жизни.

Забота о своём благополучии, таким образом, – это то, что поначалу заставляет пролетариев позволять себя эксплуатировать, чтобы затем начать борьбу за условия своей эксплуатации. Этот конкретный аспект их человеческой природы держит их в плену  антагонистической, попеременной зависимости от капитала. В их интересах подыскать себе работу, чтобы иметь возможность жить; однако условием гарантии работы является подчинение власти предпринимателя, который будет ставить под угрозу их благополучие, даже если одновременно будет использовать их трудовую активность. Первый аспект данного процесса – подчинение трудовому договору – показывает, почему капитализм проник и закрепился во всех уголках земного шара. Второй аспект – борьба за условия своей эксплуатации – показывает, почему классовое воспроизводство в каждом регионе, где утвердился капитализм, вызывало классовую борьбу. Обратной стороной универсализации капитала является универсальная борьба рабочих за обеспечение своего благополучия.

Предвестники экзотизма

Уже более пяти лет масштабный экономический кризис будоражит мировые рынки и потрясает национальные экономики от США до Восточной Азии, от Северной Европы до Южной Африки. Если когда-то ещё было сомнение в том, что капитал стал универсальным, теперь это сомнение можно точно похоронить. Аналогичным образом по всему миру возникли движения против неолиберализма, чьи требования сосредотачиваются на примечательно малом количестве проблем: экономическая безопасность, больше прав, поддержание основных услуг службы быта и защита от беспощадных требований рынка.

Представляется странным, что в такое время приходится возиться с теорией, которая сделала себе имя путём низвержения именно тех понятийных столпов, которые помогают оценить политическую ситуацию и разработать эффективную стратегию. Сторонники постколониальной теории измарали много бумаги в борьбе с ветряными мельницами, которые сами себе и создали. Этими действиями они содействовали массовому возврату нативизма и ориентализма. Дело не только в том, что они придают большее значение локальному в сравнении с универсальным. Их оценка локального, их фиксация на культурных особенностях и, главным образом, их упорство в том, что культура является источником действий власти, открыли широкую дорогу экзотизму, который левые когда-то ненавидели в колониальных идеях стран Незапада.

На протяжении всего XX в. антиколониальные движения, по крайней мере, левые, опирались на то, что угнетение неправильно, где бы оно ни происходило,  поскольку противоречит основным человеческим потребностям – в чести и достоинстве, свободе, элементарном благополучии.

Теперь же постколониальная теория от имени антиевропоцентризма воскресила именно культурный эссенциализм, который прогрессивисты по праву обвиняют в идеологическом обосновании имперского господства. Когда люди лишены прав, разве можно оправдать это лучше, чем посягать на само понятие прав и универсальных интересов, объясняя это культурной обусловленностью? Возрождение международного и демократического левого движения будет возможно только тогда, когда получат признание оба универсализма – нашу общую человечность и угрозу ей со стороны жёстко универсализирующего капитализма.

Примечания:
1    Билл Эшкрофт, Гарет Гриффит, Хелен Триффин: Сборник постколониальных исследований, Лондон 1995 г.

2    Гьян Пракаш: Постколониальная критика и индийская историография, в Social Text, № 31/32 (1992 г.).

3     Дипеш Чакрабарти: Провинциализирующаяся Европа, Принстон 2007 г.

4   там же. Переосмысление истории рабочего класса: Бенгалия 1890-1940, Принстон 1989 г.
5    Артуро Эскобар: После природы: шаги к антиэссенциалистской политической экологии, в: Current Anthropology, 40 (1), февраль 1999 г.

Источник: Юнге Вельт

http://www.jungewelt.de/2016/06-06/051.php

Перевёл с немецкого: Александр Ананьев